Интервью Арине Стуловой "Ностальгия - это тоска по раю" ("Известия", 27.10.2020)

Евгений Чижов, завоевавший на прошлой неделе литературную премию «Ясная Поляна» в номинации «Современная русская проза», считает, что советского рая не было, поэтому и ностальгировать по нему нет смысла. Он уверен, что депрессия — примета времени и поэтому надо писать о «болезненных» героях. Кумиром называет Достоевского, сочетавшего в своих произведениях интеллектуальное напряжение и замечательную живость персонажей. Об этом писатель рассказал «Известиям» после вручения премии «Ясная Поляна», где победил его роман «Собиратель рая».

— Магистральная линия всех ваших романов — отношения человека со временем. В «Собирателе рая» все живут вчерашним днем, особенно мать главного героя, которая никак не хочет верить, что на дворе лихие девяностые, она убеждена, что ее страна по-прежнему называется СССР. Обращенность к прошлому характерна для человека христианского Средневековья, для нас сегодня разобщение с реальностью — признак депрессии, не так ли?

— В прошлом можно жить по-разному. Марина Львовна, мать Кирилла, главного героя романа, остается во вчерашнем дне вынужденно — у нее прогрессирует болезнь Альцгеймера, и она лишается возможности воспринимать действительность, ее воспоминания — острее, ярче. А сын Кирилл, коллекционер с барахолки по прозвищу Король, видит в этом ретроградстве стиль и единственно возможный способ обретения подлинной свободы, шанс вырваться из оков своего времени. Он — денди, запоздалый стиляга и харизматичный человек, на блошином рынке окружен свитой последователей. Едва ли это депрессивная личность. Его эскапизм — победа стиля над современностью.

— Однажды вы уже писали портрет парадоксального персонажа, типичного представителя девяностых, ниспровергателя общепринятых ценностей и пассионария. Повторяете пройденное?

— Это всё можно отнести лишь к персонажу моего первого романа «Темное прошлого человека будущего» Андрею Некричу. В отличие от него Король не ставит под сомнение нравственные ценности, он парадоксален в ином — это человек создает себе репутацию, демонстративно отрицая настоящее. Он обладает уникальной чуйкой к вещам, живет сбором рухляди, принципиально не ценной, выброшенной, никому ненужной. Так он собирает и сохраняет материализованное время. Это судьба и призвание. Меня интересовала экзистенциальная конструкция этого человека. Изначально роман назывался иначе — «Потеряшка и Король». «Потеряшка» — слово из полицейского жаргона, так называют пропавших стариков. Но редакция попросила изменить заглавие на «Собиратель рая». Это и правда более удачный вариант, однако у тех, кто ограничился чтением одной лишь аннотации, сложилось превратное впечатление, будто книга о ностальгии по советскому строю, хотя в романе четко сказано устами одного из героев, что никаким раем Советский Союз не был, с какой стороны на него ни посмотри. Рай — это идеализированное представление о прошлом.

— Речь идет о метафоре рая как о непостижимом состоянии счастья и покоя, а артефакты из СССР — что-то вроде знаменитого печенья «Мадлен» у Марселя Пуста, когда смешанные с липовым чаем крошки позволяют дотянуться до неба?

— Да, это довольно близко, и в романе несколько раз повторяется формула: ностальгия — это тоска по раю. Это религиозное чувство, недоступное сознательной рефлексии, просто в обыденности эта невыразимая тоска подменяется сожалениями об ушедшей молодости, потерянной любви, или стране, или даже общественно-политической системе. В христианской концепции — это тоска по жизни до грехопадения, когда человек был бессмертен и неподвластен времени и страданиям. А если заглянуть в Коран, находим фразу пророка Мухаммеда о том, что рай и ад ближе к вам, чем ремни ваших сандалий. Это живое ощущение реальности по ту сторону времени, пророк говорил о том, что знал и видел. И всё это я сталкиваю с фрейдистским пониманием счастья, где рай — это период, когда ребенок и мать составляют неразрывное целое. В жизни Короля многое объясняется отношениями с матерью: он был привязан к ней настолько, что, когда она его забывает, он теряет ощущение своего существования. Но это неминуемый этап Альцгеймера, довольно распространенной болезни, которой на Западе посвящено множество книг. У нас стараются избегать этой крайне тяжелой темы.

— Болезненные состояния в литературе, действительно, описываются не так уж часто. Вспоминаются Достоевский, Музиль и Джойс, в современной прозе Водолазкин, Славникова, Анна Козлова с «F12». Вы хотели показать мир оптикой такого героя или ставили социально-просветительские задачи?

— У нас о болезненных героях писать побаиваются, потому что широкий читатель ждет от книги отдыха и развлечения, его жизнь и без того нелегка, так что такую книгу просто никто не купит. И я благодарен премии «Ясная Поляна» за ее смелый, антирыночный выбор. На Западе всё наоборот, такие романы — устойчивый тренд, они часто становятся бестселлерами. Есть замечательная, мощная и страшная книга «Навеки Элис» Лайзы Дженова, в которой предпринимается попытка описать чувства человека, день за днем теряющего память. Но я не ставил социальных задач, болезнь мне понадобилась как метафора ухода в прошлое, катализатор работы над темой памяти. Если говорить о литературных образцах, перовое, что приходит на ум — Достоевский. Эпилепсия князя Мышкина там очень подробно и достоверно описана. Или «Человек без свойств» Роберта Музиля. Его героиня Кларисса страдает шизофренией, и это замечательно описано изнутри.
«Человек без свойств» — вообще одна из главных в моей жизни книг. Замечательное сочетание живых и привлекательных персонажей и интеллектуального напряжения внутри них, между ними, самого текста в целом. Там есть всё, кроме сюжета, он очень вял. Мне хотелось писать поживее, так что два моих первых романа, можно сказать, вообще детективы.

— Вы рассказывали, что в молодости много читали Достоевского. Какие еще писатели или традиции на вас повлияли?

— Все главные романы Достоевского и большинство повестей в студенческие годы я заглатывал том за томом. Они поражали. Жанр гиперинтеллектуального романа вроде «Волшебной горы» Томаса Манна меня не очень интересует. Когда условные и сконструированные персонажи обмениваются соображениями автора, как будто мяч кидают, — мне это совершенно не нравится. Литература не оправдывается философией. Сами по себе мысли, которыми автор напичкал своих героев и тексты, не создают литературного качества. Оно в другом.

— В чем именно?

— Мнений о назначении и миссии литературы много, спорить не буду. Но для меня — это пробуждение мыслей и постановка под вопрос ключевых тем человеческого существования. Возможность по-новому подойти к вечным вопросам. В этом смысле я совершенно не вписываюсь в представление о постмодернистком авторе, цель которого в той или иной степени — оригинальное развлечение. Для меня важнее литература как испытательное поле для человеческой участи.

— Не могу не спросить про девяностые. Вы, Рубанов, Шаргунов, Сенчин, Прилепин, Гиголашвили, Алексей Иванов, Анна Матвеева, очень многие современные писатели обращаются к этому периоду. Ваши девяностые только ли лихие и разрушительные или хоть немного крутые, свободные?

— Видимо, сейчас в пору зрелости вошло поколение, молодость которого пришлась на те годы. Кто их пережил и уцелел, взялись вспоминать, и я один из них. Это, знаете, как люди, прошедшие войну, всю жизнь только о ней и пишут, для них мир и стабильность — разбавленная водица.

В эпоху перемен человек открывается непредсказуемым образом, очевидно, это влечет художников. Но я не склонен соблазняться гангстерской романтикой и ее иллюзорными свободами, которыми воспользовались в основном бесчестные, небрезгливые, способные испачкать руки кровью люди. Это был тяжелый, опасный период, слава Богу, он позади.

— В каких временах вы хотели бы побывать?

— Именно этот вопрос одному из героев романа, несостоявшемуся писателю по кличке Карандаш, задает его приятельница Лера. Она мечтает перенестись в шестидесятые, когда все вокруг геологи, романтики, поэты и их музы. Король отвечает, что хотел бы оказаться в послевоенных пятидесятых — как времени Большого стиля. Достаточно пройтись по Кутузовскому проспекту или по улице Горького, чтобы это ощутить. Это монументальный послевоенный ампир, материализованная гордость Победы, когда всё, что строилось, казалось, на века и верилось только в светлое будущее. Но это не я хочу туда попасть, а мой герой… Хотя мне тоже было бы любопытно.

Источник: https://iz.ru/1078623/arina-stulova/nostalgiia-eto-toska-po-raiu