Рецензия на роман "Собиратель рая". Сергей Лебеденко
У Милана Кундеры в Искусстве романа есть понятие романа «конечных парадоксов»: в таком романе герой, который по логике путешествия или героического эпоса преодолевает препятствия на пути к озарению или награде, внезапно обнаруживает несостоятельность ни того, ни другого, неспособность рационально осмыслить мир вокруг и – как следствие – коллапс перед сложностью мира либо отказ от попыток ей овладеть. К таким романам Кундера относил «Дон Кихота», романы Кафки, «Человека без свойств» Музиля, «Лунатиков» Германа Боха. В условиях «конечных парадоксов» экзистенциальные категории меняют смысл, как и собственно гуманизм, который оказался обесценен режимами начала XX века.
В «Собирателе рая» жертвой «конечного парадокса» становится герой, который сам, казалось бы, невозможность отыскать смысл вполне принял. Кирилл собирает вещи, принадлежащие разным эпохам, продает их на барахолке и арендует для театральных представлений. В своем деле он хорош как никто: «он будто знает, как тогда люди воздухом дышали», как аттестует другой герой. Кирилл убежден, что в реальности девяностых подлинность утрачена, нет ничего настоящего. Его нужно искать не вокруг, а в старых вещах, артефактах эпохи, которые можно осмыслить, сделать «своими». Ностальгия – тоска не по времени, а по раю, по понятности, и рецензент «Прочтения» Ксения Гриценко метко замечает, что ностальгия и есть та самя сладкая и токсичная субстанция, которая отдаляет героев романа от их времени. Не соглашусь лишь с тем, что ностальгия – та самая идея, что скрепляет все сюжетные линии романа.
Потому что роман в первую очередь психологический: пока Кирилл ищет по городу посреди метели пропавшую мать, страдающую от Альцгеймера, и припоминает забавные и не очень случаи, случившиеся с ним и с его опереточной свитой, мать Кирилла Марина Львовна путается в лабиринтах времени: между Нью-Йорком и Москвой, припоминаемыми и реальными улицами стирается разница, она становится зыбкой, туманной. Автор не только мастерски передает особенности сломанного сознания героини, но и грамотно выстраивает внутреннюю рифму. В провалах памяти Марины Львовны теряется и сам момент, когда она познакомилась с отцом Кирилла. Это происходит в сильнейшей сцене романа: узнав, что мать не может вспомнить даты его рождения, Кирилл начинает срывать с себя одежду, принадлежащую другим временам, и кричит: «Ну тогда меня и нет! И не существует!» Змея кусает себя за хвост, парадокс оборачивается парадоксом: пытаясь закрыться от времени, которому принадлежишь, сталкиваешься с самоотрицанием.
Философские рассуждения о природе времени (которое все хотят познать и захватить и которое пожирает одного за другим своих аколитов-торговцев барахолки) сочетаются с тонкой работой автора с характерами и речью персонажей: и бывшая девушка Кирилла, уехавшая с женихом-медиком в Америку, и забулдыга-матрос с барахолки, и начинающий писатель Карандаш, собирающий истории обитателей барахолки для будущей книги (которую никогда не напишет – еще один конечный парадокс) обладают узнаваемыми голосами, манерой речи и характерами, которые проявляются в их разговорах и действиях.
И хотя от этих разговоров о вседовлеющем времени и невозможности бежать от своей культуры и своей эпохи в какой-то момент становится тяжко (герои много спорят и часто повторяются), у Чижова получился прекрасный роман-метафора о безвременье, которое, кажется, остается актуальной категорией.
Источник: Telegram-канал Книги жарь @bookngrill |
