Книжная полка писателя
Гостем рубрики «Полка писателя» стал Евгений Чижов, лауреат премии «Ясная Поляна 2020» в номинации «Лучшая русская проза» за роман «Собиратель рая». Это книга о московских стилягах 90-х, коллекционерах всевозможного старья на столичных барахолках. О сыне, ищущем свою страдающую болезнью Альцгеймера мать, ушедшую от него в прошлое.
Евгений работал журналистом, переводчиком, адвокатом в МГКА (Московская городская коллегия адвокатов). Дебютом в писательстве для него стала повесть «Бесконечный праздник», которая в 1997-м вышла в журнале «Соло». В 2014-м Чижов получил премию «Венец» Союза писателей Москвы за роман «Перевод с подстрочника». На его счету еще два романа: «Темное прошлое человека будущего» и «Персонаж без роли».
Литературный критик Лев Данилкин пишет об авторе: «Чижов – мастер выдумывать замечательные сюжеты, но держатся его романы на стиле: это почти тактильно ощущаемая, плотная, состоящая из меланхолии, иронии и тайны проза». Смотрите, что и почему читает автор.
«Особое место на моей полке занимают книги, к которым хочется возвращаться, открывать их снова и снова. Но хотя недавно я от корки до корки перечел «Войну и мир» (убедившись в не имеющей себе равных гениальности первых трех томов), все-таки обычно перечитываешь не большие романы, а рассказы или повести. А еще дневники, которые можно взяться читать с любого места и так же в любом месте бросить, вернувшись к насущным делам».
«Конармия», Исаак Бабель
До сих пор помню восторг и ужас первого, лет в 15, впечатления от этих сверхплотных сгустков прозы, сочащихся поэзией и кровью! Понимаю, что в моей фразе есть явный перебор, но в этой книге все перебор и безмерность – какая мера может быть на войне? – кроме языка, в котором слова подогнаны друг к другу так, что ни одно не поменять местами с другим. В студенческие годы некоторые рассказы из «Конармии» я знал почти наизусть. Думаю, эта книга многое определила не только в моих литературных вкусах, но и в жизни.
«Жмакин», Юрий Герман
В недавно вышедшую в «Азбуке-классике» книгу «Мой друг Иван Лапшин» вошли две ранние повести Германа: «Лапшин», по которой сын писателя снял свой знаменитый фильм, давший название книге, и «Жмакин». При всей любви к Бабелю я равнодушен к его рассказам об одесских жуликах, Бене Крике и прочих – очень уж они живописны, даже театральны, и пестрой бабелевской фантазии в них явно больше, чем действительности. А вот «Жмакин» Германа написан с безжалостной фотографической точностью, так что даже в исправление питерского вора Жмакина по кличке Каин-псих после всех пройденных им кругов ада, включающих самоубийство и безумие, трудно не поверить. В обеих повестях главные герои, следователь и вор, – типичные персонажи детективов, но в этой прозе нет ничего от жанровой литературы, сюжет свободен от криминальных поворотов, целиком занят пристальным всматриванием в этих странных людей первого советского поколения – и это невероятно интересно!
«Сокровенный человек», Андрей Платонов
Одна из самых светлых ранних повестей Платонова, еще свободная от гнетущей безнадежности его больших романов. Почти бессюжетное повествование посвящено странствиям по России носимого революционными ветрами Фомы Пухова. Человека, «не одаренного чувствительностью», но распахнутого навстречу открывающимся пространствам и случающимся событиям, воспринимающего их со свойственной одному лишь Платонову глубиной и неповторимой поэзией. Ясное ощущение утра новой жизни, увиденного новым человеком, легко освободившимся от прошлого, нового шанса на счастье для всего мира, как обычно, им упущенного.
«Полное собрание рассказов», Василий Шукшин
Я поздно, значительно позже, чем Набокова или, скажем, Музиля, открыл для себя Шукшина. Зато теперь для меня самое милое дело перечитать в электричке, идущей от Москвы до Зеленограда, где я живу, примерно сорок минут, любой из его рассказов. Они всегда со мной в ридере и неизменно вызывают душевный подьем от содержащегося в них импульса спонтанности и свободы, нередко сопровождающийся, правда, уколом зависти к тому, как легко, без малейших, казалось бы, формальных ухищрений, удается ему брать самую высокую планку. Он делает свои фокусы у нас на глазах голыми руками, ничего от нас не пряча и сам не прячась ни за красотами стиля, ни за сложными идеями или метафорами, – и от этого его фокусы становятся уже не фокусами, а чудом, с неопровержимостью демонстрируя, что искусство – не изнурительный подъем громоздких тяжестей интеллекта, а реализация человеческой свободы.
«Травяная улица», Асар Эппель
Эти рассказы – густые концентраты ностальгии по послевоенной Москве. Точнее, даже не по всей Москве, а по одному четко локализованному району и его своеобразным обитателям, которых автор совсем не идеализирует, а наоборот, видит очень трезво, хотя среди них прошли его детство и юность. Я в то время еще не родился на свет и ни тогда, ни позже не ходил по травяным улицам, но эта ностальгия неодолимо затягивает меня в свой водоворот. Второй сборник рассказов Эппеля называется «Шампиньон моей жизни», и он ничем не уступает первому. По основной своей профессии Асар Эппель был переводчиком с польского. Самый знаменитый его перевод – два сборника рассказов удивительного писателя из Дрогобыча Бруно Шульца: «Коричные лавки» и «Санатория под клепсидрой».
«Санатория под клепсидрой», Бруно Шульц
Шульц – яркими красками раскрашенный Кафка. Франц Кафка – писатель аскетичный, черно-белый, достигший отказом от любых украшений необыкновенной силы воздействия своих кошмаров. Шульц так же, как Кафка, погружен в стихию сновидений, но его стиль, испытавший влияние Пруста, предельно нагружен словесными и изобразительными изысками, порой на грани вычурности, а иногда и за гранью. Тем не менее эти причудливые новеллы, в которых даже простая смена времен года в провинциальном Дрогобыче выглядит как неслыханный праздник, карнавал и маскарад, притягивают к себе, заставляя меня заново открывать их чуть ли не каждую весну и осень, – в сезоны, чье описание у Шульца ни с чем не сравнимо.
«Короткое письмо к долгому прощанию», Петер Хандке
Можно было бы выбрать любую другую из повестей раннего Хандке: «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» или «Нет желаний – нет счастья», может, лучше всего подошел бы наиболее радикальный роман «Час подлинного восприятия» (но его нет по-русски). Общее у них – предельно обостренное восприятие, доводящее толстовское внимание к деталям до одержимости, в которой мир буквально рассыпается на тревожные, переполненные собственной значимостью детали. В одном из своих опубликованных дневников «История карандаша» Хандке признается: «Я не уверен, кто я: писатель или художник восприятия (Wahrnehmungskunstler)».
Проза Хандке – это школа утонченного восприятия. Но еще и школа выживания для человека без кожи, у которого все чувства обострены до предела, утратившего уверенность и равновесие, брошенного в хаотическую, лишенную ориентиров действительность. Поэтому я выбрал «Короткое письмо…» – беззащитно искреннюю повесть о путешествии по Америке и выяснении отношений с бывшей женой, преследующей героя, но в первую очередь о попытках обретения равновесия перед лицом чужой и тревожной реальности. Сейчас, когда мир на наших глазах все необратимее погружается в плоскую виртуальность, Хандке с его одержимостью деталями становится, на мой взгляд, предельно актуален, потому что только детали позволяют отличить живую жизнь от подделки, а реальность – от изощренной имитации. Недаром в 2019 году ему дали Нобелевскую премию. Его «История карандаша» – одна из самых, на мой вкус, интересных дневниковых книг, но, поскольку ее нет по-русски, предложу несколько других, не менее любимых дневников, которые в моей библиотеке всегда под рукой.
«Дневник», Жюль Ренар
Классический образец жанра, собрание заметок, портретов известных и неизвестных людей, метафор, наблюдений и, прежде всего, безжалостных самонаблюдений. По сути, это скорее минималистская проза, язвительная и горькая, трезвая и печальная. Сохранившая автопортрет человека, не признававшего своего времени и его кумиров и ощущавшего себя непризнанным ими. И, тем не менее, в высшей степени достойного, умного, обаятельного, спокойно принимающего свою литературную неоцененность. Человека, с которым всегда приятно вновь встретиться на страницах этого дневника.
«Дневники 1930–1944», Анри де Монтерлан
Монтерлан не был «зверем в броне», как его называли современники, как не был он ни прирожденным воином, ни тореадором, ни разбивателем женских сердец. Но он сделал себя таким, а еще успешней заставил современников поверить, что он таков. Его дневник, где можно найти все что угодно, кроме искренности, – это постоянная игра между признанием и обманом, россыпи блестящих афоризмов и саркастических наблюдений, главная тема которых – способы обретения свободы от мертвой хватки общества, удушающего своими благими намерениями, ложными ценностями, фальшивыми очевидностями, массовыми истериками и предрассудками. «Свобода всегда существует, достаточно заплатить ее цену».
«Дневники странной войны», Жан-Поль Сартр
Война объявлена, но не начинается, Сартр призван, но к нестроевой службе. В точности как по другую сторону фронта его кумир Мартин Хайдеггер, он служит в метеорологическом взводе. Сослуживцы описывают Сартра как человека, который спит на ходу, но это видимость: его мысль пребывает в постоянном возбуждении, набрасываясь на все, что попадается на глаза. Он исписывает по 20 страниц в день, непрерывно анализируя политическое положение, отношения с окружающими, с оставленными в Париже женщинами, а главное, самого себя. Читатель наблюдает, как в странной ситуации отложенной войны под неистовым пером Сартра из немецкого правого рождается французский левый экзистенциализм. В дневнике он еще не превратился в набор абстрактных формул, но связан с тревожными буднями фронта, ожиданием начала боев, близостью возможной смерти, с личностью своего создателя, полемизирующего с Хайдеггером, строя собственную внятную теорию свободы. Здесь экзистенциализм гораздо убедительнее, чем в чисто философских текстах, он предстает теорией личной мобилизации, а пример такой мобилизации дает сам Сартр: «Мы конечны – но задачи наши тоже конечны. Должно найти силы удержаться от смерти, пока задача не будет выполнена».
«Дневник неудачника», Эдуард Лимонов
Общепризнанный шедевр вечного подростка Савенко, вероятно, лучшая из написанных им книг. Собрание коротких пронзительных заметок доведенного до последнего предела, вытесненного на самое дно человека, неистово фантазирующего о мировой революции, о мести всем подлым хозяевам жизни, воображающего себя то террористом, то красным комиссаром, то вдруг древним египтянином или японцем. Достигающего в этих случайных записях крайней откровенности, а потом отпускающего узду воображения и создающего неожиданные, ни к чему не привязанные фантастические наброски. Кто не узнает себя хотя бы в некоторых из этих заметок, тот, я подозреваю, еще ничего существенного о себе не знает.
«Андеграунд», Владимир Маканин
Пусть будет в этом списке хотя бы один современный роман. Для Маканина более характерна форма повести. Вот и большой его роман, написанный, по словам Владимира Бибихина, в жанре «кошмарного реализма», как будто состоит из нескольких повестей, объединенных общими персонажами. И, как в лучших маканинских книгах, под поверхностью сумрачного реализма здесь разворачиваются сюрреалистические метафоры вроде необъятной, не имеющей пределов общаги, охраняемой писателем Петровичем, вынужденным совершить одно за другим два убийства и вытесненным в результате этого из сообщества общажников сперва на самое дно, а затем еще глубже, в безумие по ту сторону языка и всего человеческого. В этом тяжелом, непростом, многослойном романе есть сцены на грани допустимого, испытывающие читательскую способность восприятия, но есть и воплощенная в прошедшем все круги ада главном герое редкостная жизнеутверждающая сила, делающая эту книгу подспорьем на самые скверные времена.
Источник: https://mybook.ru/sets/10515-polka-pisatelya-evgenij-chizhov/