Рецензия на "Перевод с подстрочника". Алексей Евдокимов, "Национальный бестселлер".

 

В романе Сергея Болмата героиня говорила про героя-стихослагателя: «Он поэт посильнее Рембо». Автор специально пояснял, что девушка имела в виду героя американского боевика – того, что с ударением на первом слоге.

В романе Евгения Чижова «Перевод с подстрочника» действует поэт и впрямь посильней Рембо. Того, который француз, автор «Пьяного корабля». Если Артюр Рембо лишь грезил о поэте-пророке, сверхчеловеке, в прямом смысле меняющем реальность стихами, то Рахматкул Гулимов, президент выдуманного Чижовым постсоветского среднеазиатского Коштырбастана, осуществил эту грезу на практике.

Поэт у власти – не новость: в Средней Азии стихосложением занимался Туркменбаши Ниязов и его поэмы в обязательном порядке заучивали школьники. Но то, что для реального диктатора было графоманской прихотью, для диктатора романного – миссия. «Власть силы и денег уступила место власти духа и вдохновения! – объясняет суть коштырбастанского режима его идеолог и пропагандист, эдакий среднеазиатский Сурков. -- Говорят, он (президент Гулимов – А. Е.) заседания Совета министров нередко начинает со стихов. И на этих заседаниях его стихи и поэмы превращаются в указы и распоряжения, по которым живет вся страна! А поскольку поэтическое вдохновение той высочайшей пробы, которая очевидна в этих стихах… дается человеку от Аллаха, у меня нет сомнений, что через Народного Вожатого страной правит воля неба!»

Поначалу вдохновенные речи пропагандиста, Тимура Касымова, произносимые им перед старым другом, московским поэтом-неудачником Печигиным, кажутся верноподданной ахинеей. Печигин приезжает по приглашению Касымова в Коштырбастан (Тимур подрядил друга переводить с подстрочника на русский стихи Народного Вожатого, как тут величают президента) – и со страной мы знакомимся вместе с москвичом. Во вполне реалистично описанном Коштырбастане узнается типичная, обобщенная среднеазиатская диктатура, но довольно скоро становится понятно, что роман – не про диктатуру. Во всяком случае, не про политическую диктатуру.

Народный Вожатый – не обычный постсоветский аппаратчик, Первый секретарь республиканского ЦК, сделавшийся пожизненным президентом. Он – именно что Рембо, не бросивший поэзию от разочарования, а превративший ее в главный инструмент власти; Чижов специально напоминает в интервью, что вписал в биографию Вожатого эпизоды из жизни французского «проклятого поэта».

«Искусство прямого действия» было любимой идеей пришедших за декадентами авангардистов, футуристов etc. Недаром они охотно примеривали на себя атрибуты власти, раздавая «приказы по армии искусства». Многие и впрямь успели поруководить департаментами – пусть не столько поэты, сколько музыканты и театралы (театральным и музыкальным отделами Наркомпроса заведовали соответственно Мейерхольд и Лурье). Да и не чуждый поэзии Э. В. Лимонов вот уж третий десяток лет метит в Народные Вожатые, обходясь покуда ролью пионервожатого. Впрочем, все они – и Рембо, и Маяковский, и вечный подросток Савенко – революционеры в искусстве, а революционер по определению стремится к власти. Эта коллизия известна давно – и вряд ли она побудила Чижова написать «Перевод».

Автор прямо говорил в интервью, что образ всемогущего поэта – не в отвлеченном, надмирном смысле всемогущего, а в самом прямом, политическом – завладел им от отчаяния. От ощущения бессилия и бесполезности слов в нынешнем мире. В мире, где поэт – не только не пушкинский пророк, жгущий глаголом сердца, но даже не лермонтовский, побиваемый камнями. Поэт сейчас – маргинал и эскапист, играющий в узком кругу себе подобных в непонятные подавляющему большинству бирюльки. Вроде ролевика-толкиениста, бегающего с деревянным мечом – с той поправкой, что ролевая тусовка по численности многократно превосходит поэтическую. Да и прозаик, еще в позднесоветские времена по двухсотлетней российской традиции подрабатывавший философом, проповедником, политиком, сейчас, буквально на наших глазах, обустраивается примерно в такой же маргинальной нише.

Ту альтернативу, которую рисует Чижов, никак не назовешь утопией. Да и не альтернатива это, конечно, -- просто яркая и страшноватая фантазия. Понятная и интересная лишь той категории населения – все более малочисленной категории – что в фамилии Рембо по умолчанию ставит ударение на последний слог.

Алексей Евдокимов