Михаил Квадратов // Евгений Чижов. «Перевод с подстрочника». Роман. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2013
Евгений Чижов. «Перевод с подстрочника» // Формаслов
Часть 1. Заметки о книге
Переводя Байрона, он начал хромать, взявшись за Дилана Томаса, запил, подписав договор на перевод Одена, заинтересовался мужчинами. При завершении переводов симптомы исчезали сами собой. Переводчик должен быть одержим переводимой поэзией, иначе вряд ли получится что-то стоящее. Похоже, переводчик в какой-то мере обязан стать и двойником автора.
Главный герой отправляется в государство Коштырбастан, социалистическую республику, отсеченную от Советского Союза. Президент страны пишет стихи, эти стихи по подстрочнику должен перевести главный герой, московский поэт не первого ряда. Нужно понять местную жизнь, может быть, встретиться с автором, Народным Вожатым, по крайней мере, пропитаться местным колоритом. По-другому перевод не идет.
Жившие в девяностые узнают реалии того времени. По крайней мере вспомнят их те, кто все-таки был чуть ближе к смерти, чем к жизни.
Счастлив автор, который может закрутить сюжет, а в перерывах, между беготней, стрельбой и смертью героя показать, не забыть, что-то совсем важное. Хотя, что уж важнее смерти. И, конечно, любви. В романе много всего, его можно распутывать по ниточкам, найдешь нужное именно тебе. Кроме того, автор – щедрый человек, в пару предложений может вместить многое, показать глубокое и тут же приступить к следующему действию; другой растянул бы выигрышную сцену на целую главу, это не хорошо и не плохо, просто существуют разные подходы.
Еще в книге рассказывается про тех, кто соединяет небо и землю. Про тех, кого слышат, и тех, кого не понимают. Но, похоже, главное – все-таки понять себя самого. Есть и про роль поэзии. Человеческие общности формируются вокруг языка, а для того, чтобы язык не исчез, как раз и нужна поэзия. Хотя это уже считается реакционной теорией. В книге есть кошачьи, от белых тигров в индийском зоопарке до старой подслеповатой кошки всенародного президента. Ведь кошки тоже связывают разные миры. И про избыточный свет. В теплых краях свет не самое приятное, его слишком много, но от него же все плодоносит. И жизнь не всегда свет, и, конечно, не тьма. Часто жизнь – это тень.
Часть 2. Художественные приложения
«Выйдя на улицу, Печигин впервые увидел на лицах всех идущих ему навстречу людей нечто общее. Этим общим было то, что ни один из них никогда не прочтёт ни одной его строчки. Каждый шёл по своим делам, полный собственных мыслей, и ни одна из этих тысяч мыслей не имела к нему никакого отношения. И поскольку все лица были разными, на любом из них он читал свой особый оттенок безразличия – каждому из прохожих он был не нужен по-своему. Был конец рабочего дня, и навстречу Печигину в направлении метро двигались десятки и сотни оттенков равнодушия, целая толпа, для которой его не существовало. Загорелая женщина средних лет свернула к двери под вывеской: “Спортзал. Тренажёры. Спа”. “Тренируйся, не тренируйся, – без особого даже злорадства подумал Печигин, – всё равно умрёшь. Сначала состаришься, а потом умрёшь, никуда не денешься”. У него было чувство, что он идёт против течения мира. В ботинок попал камешек, и он слегка прихрамывал.
Тогда у Печигина и возникало ощущение, что он находится в прозрачной замкнутой колбе, откуда ни один звук, ни одно слово или крик не могут быть услышаны снаружи. Что ни делай, как в этой колбе ни кувыркайся, хоть наизнанку вывернись, хоть задуши себя собственными руками – ни для кого извне это не будет иметь значения. Для чего его поместили в эту колбу, в чём смысл эксперимента – ему, вероятно, никогда не узнать, даже если это сделал он сам. Единственное, в чём у Печигина оставалась уверенность, – это в том, что он должен любой ценой довести эксперимент, хотя бы в нём вовсе не было никакого смысла, до конца. Пусть даже концом будет то, что он попросту задохнётся. Лица с рекламных плакатов вдоль улицы глядели на него с плохо скрытой насмешкой. Всё это были какие-то “стильные” подонки мужского и женского пола, на каждом было написано, что, не считая крема для бритья или туши для ресниц, его может заинтересовать только совокупление. “Или они, или я!” – подумал Печигин с ожесточением, которому сам в следующую минуту рассмеялся – но смех этот, уже над собой, вышел ещё ожесточённее. Опьянение, похоже, начинало спадать, но вызванной им расхлябанности чувств хватило, чтобы внезапно ощутить глубочайшую, до вставшего в горле кома, благодарность дребезжащему всеми своими внутренностями автобусу, в который он сел, из последних сил везущему Печигина туда, куда ему нужно, то есть как бы в союзе с ним, включающем ещё семь или восемь ни о чём не подозревавших пассажиров, – сквозь целиком и полностью враждебный, в противоположную сторону движущийся город».
